чёрт, как же я хочу на the cranberries.. и уехать из этой страны. и те ray ban. и платье. и чтобы кофе-хауз был поближе. а флаеров у меня и так 20 штук. и чтобы москва была поменьше. раза в два, хотя бы. лучше в три.
у тебя такие мягкие и уютные ладони.. они всегда такие по утрам, когда ты ещё не до конца проснулся, когда мысли пока только о кофе и о том ещё, может быть, что солнце, пробивающееся через плотные шторы, наверняка обещает ласковый и безветренный закат, который мы обязательно встретим вместе. я провожу кончиком пальца по твоей руке, от плеча вниз, по тонкой коже внутренней стороны локтя, по ярким, чуть напряжённым венам, по запястью, на котором на месте одной едва заметной родинки всегда можно почувствовать твой пульс. сейчас он размеренный, небыстрый, совсем не такой, как ночью. когда я жадно ловил его, когда чувствовал, как бешено стучит кровь всего в паре миллиметров от моих губ. когда за запястья я прижимал тебя к кровати, когда ты на лопатках выгибался навстречу мне в неосознанных порывах оказаться ещё чуть ближе. немного ниже - тебе немного щёкотно, когда я невесомо касаюсь пальцами тыльной стороны твоей ладони, и, подняв глаза, я вижу, как ты бессознательно улыбаешься, уткнувшись носом в подушку и каждой своей клеточкой упрямо отказываясь просыпаться. ты лежишь, чуть подтянув ноги к груди, а я бережно обнимаю тебя со спины, медленно, рассеянно даже целуя твои плечи, твой затылок.. зарываюсь носом в пушистые, чуть спутавшиеся после сна светлые волосы, и мне так хочется прижаться к тебе ещё ближе, что я даже слегка прикусываю от нетерпения мочку твоего уха. ты вздрагиваешь, что-то невнятно бормоча себе под нос, а я улыбаюсь, я не могу не улыбаться, потому что когда ты такой, мне хочется снова и снова говорить, нет, кричать о том, что ты мой, что пускай даже тебя хочет каждая вторая девушка из армии наших поклонников, но принадлежишь ты только мне. когда ты проснёшься, ты прошепчешь прямо в мои губы, что ты полностью со мной согласен. а ты знаешь, знаешь, каково это - слышать от тебя "я твой, мэттью, даже не думай сомневаться"?.. ты, чёрт возьми, конечно же, знаешь это. - мэтт, я знаю, о чём ты думаешь.. - ты слегка поворачиваешься ко мне, ещё боясь до конца встретиться взглядом пусть даже с самой тонкой полоской света, пронизывающей нашу спальню из одного конца в другой. инстинктивно облизываешь чуть пересохшие после сна губы и продолжаешь: - ты мой. мой мэттью.
автор:чернично пэйринг: belldom рэйтинг: pg-13, если не pg
меня мог бы разбудить ты. мог бы просто прикоснуться ко мне, сказать хоть пару слов о том, что мы почти прилетели. но вместо этого я слышу вежливый и не выражающий ни единой эмоции голос стюардессы, я чувствую на плече её ладонь и я знаю: сейчас ты совсем рядом, в соседнем кресле, изо всех сил пытаешься сделать вид, что мы не знакомы и сосредоточенно рассматриваешь беспомощное без своих облаков синее небо где-то высоко-высоко над ла-маншем. твой профиль на фоне косых солнечных лучей как никогда уютен, и мне хотелось бы сейчас прикоснуться к тебе, но это пошло бы в разрез с тем, что я, вообще-то, терпеть тебя не могу, так что прости. оставайся и дальше наедине со своим во всём с тобой согласным эго.
а вечерний хитроу в своём репертуаре - такой же гостеприимный и безразличный, как и в миллионы раз до этого. здравствуй, лондон.здравствуй, лондон. мягкий, на удивление тёплый ветер обволакивает и создаёт ненавязчивую иллюзию того, что все здесь так же, как и прошлым летом. мы опять стоим у выхода почему-то вдвоём, но сегодня я не могу понять: мне рассчитывать на тебя или на отель? в другой раз я без сомнений поймал бы нам такси и уже через час мы были бы заняты только друг другом, только уничтожением миллиметров и только непристойными, но от этого ничуть не менее нежными разговорами. но сейчас мы имеем в своём активе лишний год, порядком потрёпанные нервы и кое-чьё откровенное нежелание контактировать вне сцены. я искоса посмотрел на тебя - всё такой же. всё те же птичьи черты, поджатые губы, но сейчас уже поднятый воротник пальто, и глаза.. ты прячешь от меня свои глаза за тёмными стёклами солнечных очков. и уже очень давно боишься встретиться со мной взглядом. - ладно, значит.. я в отель? - у меня ведь не от ненависти к тебе так голос дрожит, верно? - ты меня спрашиваешь? - ты даже не повернулся. ну, конечно, не стоит себя утруждать. - окей, пока тогда. - стой, ты можешь остаться у меня, если хочешь. прости, что? ты не бредишь? -..я всё равно эти два дня буду ночевать не дома. вот оно что. чёрт, а я уже правда подумал было, что вдруг перестал тебя ненавидеть. - а где тогда? - какая разница? - в таком случае, отель всё же предпочтительнее. - зачем тебе отель, ты ненавидишь лондонские отели. - а на кой чёрт мне сдалась твоя квартира? всё равно что номер отеля, если.. - твою мать, ты можешь просто взять и остаться у меня?! стоит отдать дань твоей упёртости - ты всё ещё ни разу не взглянул на меня, даже мельком. - не объяснишь, зачем? зачем мне оставаться в твоей квартире, пока ты будешь шляться непонятно где и едва ли вообще заявишься домой хотя бы на одну ночь? - вот обязательно тебе быть таким дотошным?.. - ладно, я в отель, всё. может, я и ждал того, что всё-таки случится чудо и ты схватишь меня за руку, например. может, желания всё-таки материальны. потому что когда твоя тёплая ладонь хватает меня за запястье, я начинаю верить в силу мысли. - просто останься и всё, прошу. знаешь, мэтт, а я от тебя тоже кое-чему научился. вот этому: - не хочу. счастливо оставаться. теперь высвободить руку из твоей несильной хватки, сесть в первое же подъехавшее такси и уехать подальше от тебя в любом неизвестном направлении. как просто жить так, как живёшь ты, мэтт.
даже номер в отеле мне дали тот же, что и в прошлый раз. то ли меня запомнили и решили угодить мне, то ли это всего лишь очередное запутывающее стечение обстоятельств, что-то вроде обострения боязни совпадений. опускаясь в кресло напротив огромной двуспальной кровати, я знал, что в очередной раз предам свои же обещания, что высосанная из пальца ненависть отступит, стоит мне всего лишь остаться наедине с пронзительной чёткости воспоминаниями. на часах десять вечера. на прикроватном столике корзинка с фруктами. за дверью бесчисленные иностранцы ищут свои номера. ты мог бы быть сейчас где угодно, я не исключал даже возможности, что ты завёл себе какую-нибудь мимолётную подружку и забавляешься сейчас у неё дома. ты мог бы сидеть в каком-нибудь баре в обнимку с бутылкой рома, мог бы уехать загород, мог бы попроситься к крису или, может, даже к тому. мог бы позвонить мне. или не мог бы. я не знаю. твои слова о том, что я ненавижу лондонские отели были чистой правдой ровно наполовину: я просто ненавидел попадать в те же номера, где мы раньше останавливались вместе. и слышать, как сильно кто-то любит друг друга этажом выше.
- здравствуйте, не могли бы вы помочь мне? - конечно, я вас слушаю. - у вас не осталось других свободных номеров? но, видно, сила твоих мыслей чувствовала себя гораздо увереннее, чем моя: вместо ключа от номера в моём кармане оказались ключи от твоей квартиры. -..извините, мистер ховард, но все номера заняты.
из зеркала в лифте в твоём доме на меня смотрит кто-то с синяками под глазами, осунувшимся лицом и искренним непониманием во взгляде. на самом деле, я и правда не понимал, как я мог поддаться тебе снова. но я поддался, а возвращаться вновь в то адское пятизвёздочное местечко мне не улыбалось ни капли. конечно же, в квартире никого не оказалось. судя по всему, ты даже и не заходил сюда после прилёта. пыльная темнота, знакомые силуэты нелепой мебели и квинтэссенция запахов, с головой окунающая меня в многоэтажные воспоминания из прошлого, позапрошлого и чёрт знает какого ещё года. не сочти за бестактность, но здесь пахнет тобой. остро. навязчиво. но так подкупающе.. всё ещё не зажигая светильников, я прошёл в спальню. чёрт возьми. с последнего раза ты даже не удосужился убрать постель. в тусклом свете то ли луны, то ли уличного фонаря, я различал очертания скомканных простынь, измятых подушек и почти окончательно оказавшегося на полу одеяла. проклиная себя за слабохарактерность, я сел на кровать и откинулся на спину. мы были вместе здесь. мы были. в тот раз прямо из аэропорта мы приехали сюда, мы сшибали на пути к спальне предметы и путались в пуговицах, ремнях, молниях. задыхались в поцелуях, стонах, в чёртовом срывающемся шёпоте, в именах и мольбах. мы прятали признания в горячих ладонях, в грубоватых и жадных касаниях, в искусанных плечах и исцарапанных спинах, а потом зализывали ранки и безмолвно извинялись за отчаянную откровенность. а наутро мы проспали всё к чертям и успели выпить разве что по чашке кофе, прежде чем наши телефоны начали разрываться от звонков возмущённого и нервного тома.
наверное, я так и уснул бы там прямо в одежде, если бы вдруг в замке входной двери не повернулся ключ. наверное, я ринулся бы в коридор, если бы не услышал приглушённые голоса. знакомые голоса. -..мэтт, чёрт бы тебя побрал.. иди и ложись уже, а! - я в полном порядке! я в полном.. дерьме. - а я говорил тебе не мешать коньяк с водкой.. - крис, но ты ведь скажи, вот скажи мне, какого хрена он такая сс.. - не начинай, ради всего святого.. - а я не начинаю, я продолжаю, я.. - заткнись, блин, и иди спать.. - но.. - пока, мэтт! - твою ж.. крис! да чёрт.. хлопнула дверь. бедный крис.. но сейчас ты зайдёшь в спальню, а тут я, этакое воплощение человеческой глупости и слабости. и это при том, что быть мне здесь нельзя, совсем нельзя. проклятье.. приближающиеся неуверенные шаги заплетающихся ног, еле слышные ругательства. щёлчок. свет. тишина. я стою посреди комнаты, боюсь дышать и поднимать на тебя глаза. - ты?.. - я ухожу, извини. - стоять. - что? - стоять, я говорю. ты с грохотом поставил полупустую бутылку на комод и подошёл ко мне практически вплотную. дышать или не дышать. жить или ну его к чёрту? - ну и зачем? - в твоём голосе улыбка, больная, безумная и до смерти горькая. - затем, что я ненавижу тебя. - и как тебе это чувство?.. - слегка наклонив голову, ты пристально уставился на меня. - уже почти привык, спасибо. - а мне вот не привыкнуть, - твои пальцы на моих губах скользят медленно и плавно. - не привыкнуть ненавидеть тебя. дерьмо, правда? я так пытался, заставлял себя. но безрезультатно, знаешь.. - ты должен вернуть её, - я убрал твою руку от своего лица и посмотрел в окно. на наше отражение. - кому? она не моя, никогда ею и не была. да и не долг, вроде бы, чтобы возвращать. в отражении твоя рука потянулась вновь ко мне. секунда - и я почувствовал, как тёплая ладонь уютно устроилась на моём затылке. - посмотри на меня, доминик. в ненависти нет больше смысла, правда. а мне кажется, что смысла нет не только в ней. но и в сантиметрах, отделяющих тебя от меня тоже. и по-моему, ты со мной согласен.
ты сидел на крыльце, ступеньки которого были такими низкими, что ты мог запросто упереться острым подбородком в не менее острые коленки и обхватить их руками с острыми, едва ли не колючими локтями. шёл дождь, сильный летний ливень, какой может быть только в августе, ну и ещё, может быть, в начале сентября, когда мы слишком не хотим верить в то, что осень всё же началась, когда лето всё ещё с нами. дождь по крыше, по трубам, по подоконникам, по лужам, по сырым тропинкам, что ещё впитывают в себя влагу и не превращаются в нечто уж совсем невыразительное. по выставленной ладони, трогательной, юношеской ладошке, через растопыренные пальцы, и так, чтобы редкие капельки стекали дальше по руке, забираясь под закатанные рукава мягкой фланелевой рубашки. я, может, и хотел бы оставить тебя сейчас одного, ведь ты просил немного времени, но только, по-видимому, это не в моих силах. когда я смотрю на тебя со спины, мне кажется, что ты создан для того, чтобы тебя можно было обнять. лопатки, выпирающие через совершенно любую одежду, даже самую безразмерную, и интуитивно угадываемый позвоночник. острый мэттью, хрупкий. можно порезаться, уколоться, обнимая, но это всё равно что держать в ладонях маленького котёнка, который только-только научился выпускать коготки, хотя даже не представляет ещё, как ими пользоваться. я подхожу к тебе тихо, но не прячась, а просто не желая нарушать эту почти что идилию, но не успеваю сесть рядом, как ты резко поднимаешься, хватаешь меня за руку и увлекаешь за собой прямо под дождь. ты что-то говоришь, но я не могу разобрать ни слова, потому что то ли это ливень стал ещё сильнее, то ли это моя собственная кровь стучит в висках. я не знаю. а у тебя волосы прилипли ко лбу, некоторые прядки спутались и словно бы образовали какой-то свой рисунок, губы блестят от воды и с кончика носа вот-вот упадёт капля. твоя рубашка давно уже промокла насквозь, обнажив пронзительно острые ключицы и ещё более опасную хрупкость. и чертовски холодно сейчас, на самом деле, стоять под этим дождём, но почему-то твоя влажная кожа под моими пальцами невозможно горячая, а в твоих глазах теплится мягкое, закатное солнце. ты шепчешь моё имя, кажется, всего в паре миллиметров от моего лица, и твои пальцы, длинные, ласковые пальцы с немного уже огрубевшими от гитарных струн подушечками скользят по моим щекам, невесомо касаются моих губ, чтобы.. чтобы через какое-то мгновение уступить место жадному, не до конца осознанному и от того ещё более неудержному поцелую. прижимаю тебя к себе вплотную, так, что ближе, кажется, и нельзя даже, и чувствую, что ты продрог, что ещё немного, и ты совсем потеряешься в пространстве. я беру тебя за руку и веду домой. всего лишь несколько метров до крыльца, но всё ещё свежий вкус твоих поцелуев словно заново сводит меня с ума снова и снова, ещё даже до того, как мы оказываемся внутри. я бормочу что-то о том, что нужно раздеться, снять мокрую одежду и найти где-нибудь плед, но к концу этой мысли я понимаю, что ты только что расправился с последней пуговицей моей рубашки. что-то про чай. что-то про то, что нам нельзя болеть и у меня слишком серьёзные планы на тебя. что-то о том, каковы твои губы на вкус.
полчаса до твоего прихода. кафель в ванной остаётся ледяным даже под самыми горячими струями воды. вот здесь твои ладони упирались в стену и тонкие, скользкие пальцы тщетно пытались за что-нибудь ухватиться, когда три месяца назад мы последний раз занимались любовью. секс был и позже, да, но любовь тогда была в последний раз, это я помню точно. вот здесь ты прижимал меня к холодеющим квадратам, запрокидывая голову, выпрашивая каждый поцелуй, каждое слово, умоляя сделать что-то, что никогда и никому не поддавалось объяснению, готов был на любые признания, лишь бы я отдал тебе себя. шептал моё имя, утыкался носом в шею и едва ли не прокусывал мою кожу насквозь, когда оставались считанные секунды до.. пятнадцать минут. меня никто не трогал, не доставал распросами, никто даже не упоминал о тебе в твоё отсутствие. но никто не беспокоился, это не было чем-то из области следования правилам этики. всем было плевать. единственным, кто мог бы выслушать меня, оставался ты, но ты не слушал, даже не старался слушать, ты смотрел стеклянными глазами и я мог видеть, как в них отражается небо. небо одиннадцатого этажа, небо в комнате без окон. ноль. минус пять. десять. минус четырнадцать, двадцать семь, сорок девять. минус час. я сижу на кухне и слушаю новости, передо мной чашка остывшего чая и идеальный порядок. потом уже ты перестал умолять меня, перестал вообще просить о чём-либо. ты даже сумел перебороть собственную лень - всё, только бы не просить меня передать тебе соль, выключить "этот тысячу раз грёбаный телевизор", разбудить тебя, я не знаю.. только бы не создавать ситуаций, в которых мог бы завязаться хоть сколько-нибудь опасный разговор, а опасным для тебя был даже вопрос о том, как твои чёртовы дела. в конце концов, твоё неустанное стремленние оградить себя от любой, пусть даже самой ничтожной проблемы со мной, привело тебя к тому, что диапазон слов, которых ты оставил для общения между нами, сузился до "нормально, не спрашивай, ладно, я спать, кофе, пока". ты пришёл во втором часу. скинул ботинки, зашёл на кухню. - кофе? - только чай. - нормально. я встаю и включаю чайник. стою к тебе спиной всё это время, но знаю, что ты сейчас просто меланхолично вертишь в руках чайную ложку и иногда улыбаешься чему-то своему. теперь - своему. ничего, что принадлежало некогда мне, в тебе больше не осталось, всё просто выкинуто за ненадобностью, наскучевшее, опостылевшее, непригодное для твоих далекоидущих планов и бессонных ночей. ставлю перед тобой чашку и сажусь на своё место. ты исхудал. я не думал, что твои ключицы ещё смогут когда-нибудь быть острее, чем в день, когда я впервые увидел тебя, но сейчас на них было даже немного страшно смотреть. ты запретил мне заботиться о тебе. и твои глаза, твои глаза с неизвестно откуда взявшимся в них небом. мэтт, это ведь не моё небо. чьё? сейчас ты сделаешь пару глотков, и скажешь.. - ладно, я спать. - ладно, спи. ты мог бы ответить мне ещё тысячью колкостей, но в твоём взгляде для меня предназначено только безразличие. и мне так пусто, что я уже бессмысленно радуюсь даже тому, что ты чувствуешь ко мне хотя бы это.
и не понять, к чему мне в одиннадцать вечера идти варить кофе и смотреть второго терминатора. к чему не оборачиваться и безотчётно быть уверенной в том, что иного пути и нет. не смотреть в завтрашний день, боясь потерять сегодняшний. путаться в определениях, созданных кем-то и совершенно непонятно зачем, кусать губы от отчаяния, от рухнувшей из ниоткуда ответственности, бояться лишним словом вонзить ещё одну иголку в чьё-то и без того израненное сознание.
когда вот она - жизнь, когда вот они - последствия. и в жизни этой с каждым "прости" становится ещё более дурно, а с каждым "обещаю" - ещё более безнадёжно.
всё вокруг такое серое и такое молчаливое. твоя одежда - всех цветов радуги, но сейчас она на полу у кровати и кажется, что ночь высосала из неё всю краску. именно поэтому она совершенно без сил сливается с тусклым и бесцветным паркетом, который, я знаю, окажется пугающе холоден, если нечаянно коснуться его голыми ступнями. angst is everywhere!блёклый свет утра неспеша заставляет проснуться каждую пылинку в твоей комнате. он движется по подушке, с каждой минутой приближаясь к твоему лицу, и я с мрачным наслаждением жду подходящего момента. смятые простыни оставят заметные следы на твоём теле к тому времени, когда ты проснёшься. а сейчас одеяло обвивается вокруг твоей талии, оставляя незащищёнными твои ноги, и ты недовольно ворочаешься во сне, пытаясь спрятаться в тепле целиком, но добиваешься только того, что на холоде оказывается ещё и твоя спина с острыми, выпирающими позвонками. мои пальцы касаются твоей прохладной кожи, скользят от твоей шеи до родинки у тебя на пояснице. я провожу ими по небольшому, но яркому синяку на твоём запястье - ты вспомнишь наутро, откуда он, вспомнишь, откуда засосы на твоей шее, откуда засохшие ранки на твоих губах. конечно, ты вспомнишь. и притворишься, что всё совсем наоборот, что ты не помнишь ни черта. придумаешь ещё сотню отговорок. ведь ты мастер их придумывать, верно? каждый раз ты смотришь удивлёнными глазами на криса, тома, на наших техников и повторяешь что-нибудь из разряда "я упал", "я слишком много выпил", иногда подключая фантазию и выдавая что-нибудь наподобие "я забрёл в какой-то бордель и случайно оказался прикованным наручниками к батарее". и никогда ты не смотришь на меня. ни единого грёбаного разочка ты не посмотрел на меня, мэттью. и всё продолжалось, из раза в раз обрываясь на таких вот серых лондонских утрах, чтобы какой-нибудь ночью, может, даже следущей, начаться сначала. от полоски света до кончика твоего носа всего лишь сантиметр. я склоняюсь над тобой, едва-едва удерживаясь от жалкого порыва остаться, как я оставался всегда. чтобы, наверное, увидеть, как ты оживаешь, едва солнечный свет касается, наконец, тебя, или чтобы огрести от тебя за то, что не разбудил тебя раньше, или чтобы просто подарить тебе надежду на ещё один прекрасный секс. я коротко целую тебя в висок и тут же резко отстраняюсь. на ледяной пол уже не хочется обращать внимания. я натягиваю джинсы, застёгиваю ремень. рубашка. пуговицы удивительно послушны - наверное, знают, что больше твои пальцы никогда не коснутся их, не попытаются оборвать тонкие ниточки. узкий галстук. остаются считанные милиметры. я завязываю шнурки на кедах. - я ухожу, мэтт. я совсем ухожу. но ты проснёшься через пару милиметров, когда я уже сяду в такси и уеду достаточно далеко, чтобы ты не смог меня найти. тебе должно быть больно.
в который раз иду в кино, преисполненная надеждами получить хоть один малюсенький ответик, который смог бы что-то для меня прояснить; во время сеанса терпеливо игнорирую различной степени громкости похихикивания своих соседей по рядам, с трепетом переживаю каждый микроповорот в развитии сюжета, прикрываю рот ладонью и думаю, что вот, вот сейчас никто не сделает ничего плохого и я таки получу, получу свой ответик, с которым я смогу пережить все свои ничтожные проблемы; я не ем попкорн, я царапаю ногтями собственные локти, я уже почти не дышу и.. и вот стою я в метро в расстёгнутом пальто, смотрю на подходящий переполненный, как всегда, поезд. и понимаю, что всё у меня опять как всегда. ответов - ноль, адресованных молчаливому воображаемому другу риторических вопросов - до черта.
оттенки глубокой синевы, стали, пурпура и золотисто-фиолетового. небо над британией в шесть утра всегда было чем-то совершенно особенным для них, ещё с тех самых 15-ти лет, когда небо вообще начинает являться чем-то особенным едва ли не для каждого подростка. они знали, что скрывает это небо. они сидели на берегу моря, откинувшись назад и упираясь руками в песок, почти что касаясь друг друга ладонями. и, в общем-то, не было абсолютно никакой разницы с тем утром 94-го, когда утренний морской прибой впервые унёс с собой в мировой океан мелкие осколки разбившегося времени. и как в первый раз. одно касание, три слова - а небо уже совсем светлое, а ветер приносит откуда-то издалека запах костра, а время разбивается. и будет разбиваться ещё тысячу раз. потому что оно бесконечно, потому что океан бесконечен.
всегда так жаль, когда хорошая музыка становится причиной отвратительных воспоминаний. хочется переступить через свою память, которая, в общем-то, и так никогда особенно сильно не сопротивлялась, но ведь не получается. пытаешься сосредоточиться на музыке, не на мыслях, получаешь искреннее удовольствие от голоса, от звучания, от слов, а в мыслях - всё то ужасное, что ассоциируется. да и не такое уж и ужасное, просто.. запретное, нехорошее, лишнее.
это чудовище сгрызло провод от фена. до этого - от зарядки для фотоаппарата, от телефона, а ещё гарнитуру и наушники. обгрызло пианино, два стола, поело обои, поцарапало паркет, покушало всеми растениями в доме, и, что уж тут теперь.. и так ясно, что оно сделало со всей квартирой. боже, да! йоркширские терьеры - это самые прелестные создания на всём белом свете.